Нелимитированная орбита. Страница 2

У себя в Индии он проводил заседания на рассвете, но правители Земли привыкли к нерегулярному расписанию.

— Давайте начнем, — предложил Селим. — Я думаю, обойдемся без формальностей. Но прежде, чем без промедления заняться делами, я хочу спросить, нет ли чего-нибудь крайне безотлагательного?

— Э… — робко начал Ратьен, занимавший теперь пост Комиссара Астронавтики. Это был слабовольный сын последнего премьера: благодаря отцу он и получил это кресло, и с тех пор никто так и не взял на себя труд отобрать его обратно. — Э… Да, джентльмены, мне бы хотелось вновь поднять вопрос о фондах для ремонта… Я имею в виду то, что у нас есть несколько вполне хороший звездолетов, на ремонт которых требуется всего несколько миллионов, и они смогут, э… снова отправиться к звездам. И потом академия астронавтики. Право же, качество последних новобранцев оставляет желать много лучшего, так же, как и их количество. Мне думается, а именно, что если бы мы — а особенно мистер Свобода — поскольку это, кажется, относится к его министерству — развернули широкую пропагандистскую кампанию, адресованную младшим сыновьям в семьях Стражей… или Граждан профессионального статуса… которая убедила бы их в важности профессии астронавта, возвратила бы ей, э… былой романтический ореол…

— Пожалуйста, — перебил Селим, — в другой раз.

— Однако, я мог бы кое-что ответить, — вмешался Свобода.

— Что? — шеф Металлургии Новиков с удивлением воззрился на него. — Вы — один из инициаторов этой спецконференции. И вы хотите, чтобы мы тратили время на вопросы, не относящиеся к делу?

— Нет таких вопросов, которые не относились бы к какому-нибудь делу, — пробормотал Свобода.

— Что? — спросил Чандра.

— Я всего лишь процитировал Энкера — отца философии конституционалистов, — ответил ему Свобода. — В один прекрасный день, возможно, вы попытаетесь понять то, что сейчас хотите проигнорировать. Я убедился, что такое стремление способно творить чудеса.

Чандра покраснел от досады.

— Но я не хочу… — начал было он, однако продолжать передумал.

Селим выглядел сбитым с толку. Ратьен жалобно сказал:

— Вы хотели высказаться по моему делу, мистер Свобода.

— Хотел.

Маленький человечек зажег еще одну сигарету и глубоко затянулся. Его глаза, поразительно и волнующе синие на лице, подобном лицу мумии, скользили от экрана к экрану.

— Комиссар Новиков мог бы привести вам вполне подходящее объяснение упадка астронавтики: все больше людей и все меньше ресурсов с каждым днем.

Мы так же не можем позволить себе межзвездную разведку, как и создание представительного правительства. Следы того и другого уничтожаются так быстро, как это позволяет наша боль, а также боль конституционалистов.

Насколько мне известно, однако, скорость этого процесса все же не так высока, как того хотелось бы некоторым из вас, джентльмены. Но двадцать лет назад правительство, слишком грубо подталкивая социальные перемены, спровоцировало Североамериканское восстание.

Свобода ухмыльнулся.

— Так что вы должны принять этот урок к сведению и не подстрекать Министерство Астронавтики к мятежу. Легче привести в действие несколько звездолетов еще на десяток-другой лет, чем штурмовать баррикады из картотек, обороняемых доведенными до отчаяния бюрократами, которые будут размахивать в трех измерениях окровавленными флагами. Но со своей стороны, мистер Ратьен не должен ожидать от нас не только расширения, но даже и содержания вашего флота.

— Мистер Свобода!… — задохнулся Ратьен.

Селим откашлялся.

— Всем нам известно незаурядное чувство юмора Комиссара Психологии, сказал он тусклым голосом. — Но поскольку он упомянул конституционалистов, я предполагаю, что он тем самым хотел дать понять, что пора переходить к главному.

Все обратили взгляды на Свободу и замерли, ожидая. Он скрыл выражение своего лица за дымом сигареты и ответил:

— Отлично. Осмелюсь сказать, травля Комиссаров — жестокий спорт, которому я лично предпочел бы охоту на улицах за хорошенькими девушками-Гражданками и проведение с ними специального инструктажа в течение нескольких недель.

На сей раз Свободу наградил свирепым взглядом Ларкин, Шеф Морских культур.

— Возможно, — продолжал как ни в чем ни бывало Свобода, — не все из вас знают, каков главный вопрос сегодняшнего обсуждения. Я представил на рассмотрение премьера Селима, мистера Чандры и Коменданта Северной Америки новый рапорт о конституционалистах. Он оказался таким спорным, что для его обсуждения решено было пригласить всю Комиссию Стражей.

Он кивнул Селиму. Грубое сероватое лицо Премьера казалось немного испуганным. Впечатление было такое, что именно Свобода дал ему разрешение начать. Он вздохнул, заглянул в бумаги, лежавшие на его столе, и сказал:

— Вся беда в том, что конституционалистов нельзя рассматривать как политическую группу. Если бы это было так, мы бы хоть завтра выловили их всех. У них нет даже формальной организации и какого бы то ни было соглашения, которое бы их объединяло. Единственное общее между ними — их философия.

— Плохо, — пробормотал Свобода, — философские учения рационализируют эмоциональные отношения. Их философия — это самое натуральное смещение к фрейдизму.

— Что это такое? — поинтересовался Новиков.

— Вам следовало бы знать, — сладким голосом промолвил Свобода. — Вы в этом деле неплохой специалист. Однако, продолжим.

— Официально термин «конституционализм» лишь отражает отношение к физическому миру, которое подразумевает, что мысли основаны на конституции (или составе) реальности. Можно было бы назвать это антимистицизмом. Но я вырос здесь, в Северной Америке, где половина населения все еще говорит по-английски. И я могу вас заверить, что в английском языке слово «конституция» имеет дополнительную смысловую нагрузку! Североамериканское восстание было вызвано тем, что Федеральное правительство постоянно и самым демонстративным образом нарушало, но нарушало не дух старой, бедной, много раз исправленной конституции, причем в последнем, кстати, оно само приняло активное участие, — а саму букву этой Конституции.

— Все это я прекрасно знаю, — сказал Чандра. — Не думайте, что я не занимался изучением этих так называемых философов. Я знаю, что многие из них участвовали в восстании, а не они, так их отцы. Но они не представляют опасности. У них бывают междоусобные стычки, но как класс — они не самый худший вариант. Сейчас у них нет причины, чтобы поднять еще один бесплодный бунт.

Чандра пожал плечами. Понять, что Билль о правах, или как он еще там назывался, просто не имел никакого смысла на континенте, где из полубиллионного населения 80% неграмотных.

— В основном, североамериканцы, — ответил Свобода. — Я имею в виду, из коренных переселенцев, а не из тех, кто позднее эмигрировал сюда с Востока. Но их догмы распространяются среди образованных Граждан всех национальностей, по всему миру.

Я предполагаю, что, если бы вы провели опрос, то обнаружили бы, что четверть всего грамотного населения — а среди ученых и того больше — по существу признают доктрину конституционалистов. Хотя, конечно, не все из них сознательно относят себя к их числу, — продолжал Свобода.

Остальные внимательно слушали его, не делая попыток прокомментировать его слова.

— Другими словами, — сказал Чандра, — это не просто новая религия.

Она не для низов, но и не для Стражей и, как правило, — он посмотрел на Свободу долгим взглядом, — не для Граждан высшего уровня. Это я уже знаю.

Это тоже входило в предмет моего изучения. И я выяснил, что конституционализм привлекает в основном людей, которым приходится много работать — зажиточных, но не богатых: они относятся к типу солидному и умеренному, слегка увеличивающему состояние отцов и мечтающему, чтобы у сыновей оно было еще больше. Такие люди не могут быть революционерами.

— И все-таки, — возразил Свобода, — конституционализм набирает силу с быстротой, несколько неожиданной, если вспомнить о прежней немногочисленности его официальных последователей.